Обыватель – это человек, с большой серьезностью занятый реальностью, которая на самом деле не реальна.
Артур Шопенгауэр
Полагаю, вы описанной сцены никогда не видели, а увидев, не одобрили бы, она показалась бы вам неуместной. Мне доводилось такую сцену видеть, я ее по-своему объяснил и вовсе не удивился. Но не в том дело. Хороша сцена или плоха, достойна осуждения или нет, тут важно и лично мне видится другое: жизнь так или иначе должна противостоять смерти, движение – неподвижности, звуки – тишине, начало – концу…
Верю
Почему я начал с этой сцены. По нескольким причинам, и главная из них в том, что последние полтора года мы живем в условиях потерь, многочисленных, неоправданных и потому крайне болезненных. И уже слишком долго пребываем в скорбной задумчивости.
Имею в виду локальные войны на земле, максимально напоминающие нам о неистребимой дикости человека, о его вечной первобытности, которую не исправить, не изменить, не вылечить ни Библией, ни высоким искусством, ни новыми технологиями, ни природными катастрофами. Говорю также о вирусе вражды и нетерпимости, с которым не совладать.
Говорю и о невидимом вирусе, вырвавшемся (то ли случайно, то ли намеренно) из секретной лаборатории, унесшем и все еще уносящем сотни тысяч жизней. Кто вспоминает чуму, кто холеру, кто птичий или свиной грипп, кто испанку, но вряд ли кто назовет столь масштабную эпидемию, какая случилась на двадцатом году двадцать первого столетия. Впрочем, еще есть скептики (Фома неверующий – персонаж на все времена) не только среди маргиналов, но и среди вполне адекватных, образованных, можно сказать, уважаемых людей. Ничего не попишешь, раз объявлена свобода мнений. Это означает, что имеет право высказываться и умный, и дурак, и негодяй, и юродивый, и психопат, и шизоид – кто угодно. Имеет право настаивать на своем с трибуны, с телеэкрана, со смартфона, из радио, со страниц газет, из утюга, из микроволновки – откуда угодно.
Мы давно запутались в ворохе мнений всяких и разных. Если человеку, задавленному грузом комплексов, предложить на выбор – «хочешь верь, хочешь не верь», он предпочтет «не верь», ибо именно такая позиция будет свидетельствовать о его личной свободе и самостоятельности. Если же изначально предъявить ему нечто единичное, красивое, сомнению не подлежащее, часто повторяемое (вот скажем, «мы строим коммунизм»), он не станет задумываться, верит в это или нет, а охотно присоединится к мистификации, потому что она непреложна, потому что другое мнение тут не предполагается, нет выбора, а значит, он не поставлен в положение буриданова осла. Его мнение не спросили, предполагая, что он обязан все понимать, притом что он ничего не понимает, но сомнамбулически включается в игру и играет до самой старости. А к тому времени как постареет, вырастут дети, внуки, сменятся поколения, и их научат той же игре – уповать на будущее. Жизнь коротка, а память человеческая еще короче, и эта биологическая необратимость – прекрасное, чрезвычайно удобное поле для идеологических игр и иллюзорных целей. Человек всегда ребенок, ему хочется мифов и сказок. Ведь и человеческая культура с мифов начиналась.
Лично я мифы люблю, но еще б?льшую слабость питаю к притчам, к историям, казалось бы, наивным, однако несущим в себе некое обобщение, к сказкам с двойным дном. Ну скажем, Свифта люблю, Дефо, «Сиддхартху» Германа Гессе, «Планету обезьян» Пьера Буля, аллегории Стругацких, рассказы Рэя Брэдбери… Вот и роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух» напоминает мне наше, да и всякое другое общество. Обычно писателя воодушевляет на первых порах лишь то, что нашептал ему космос, он увлечен сюжетом, перипетиями, но история, им рассказанная, сама, будто случайно, уходит от него, выливается в анатомию мира и народа. Есть надежда, что любезный читатель знаком с произведением Голдинга, но коротко напомню эту историю. Группа детей попала в результате катастрофы на необитаемый остров и основала там колонию. Это не таинственный остров Жюля Верна, не остров сокровищ Стивенсона и не остров одинокого Робинзона; на этом острове не по своей воле оказалась масса беспомощных детей младшего и старшего возраста, и сразу же возник некий социум, началась борьба за звание вожака. В самом начале старшие отрабатывают весьма разумные и мирные правила жизни, некий ключ взаимопонимания, но оборачивается все ненавистью, враждой, междоусобицей, безжалостной охотой вначале на диких животных, затем, после того как привыкают к виду крови, – на людей. Чтобы держать племя в повиновении и убедить его в силе вожака, нужен образ зверя, который намерен ночью подкрасться к лагерю и уничтожить всех. И зловещий труп парашютиста, разбившегося о скалу и зацепившийся за ее вершину ремнями, труп, облепленный мухами, подходит для этого образа как нельзя лучше… Слушайтесь меня, и зверь вам не страшен! – вот принцип управления на острове. Если бы люди больше читали хорошую литературу и делали выводы! Впрочем, пустые мечты, чтение мало кому помогало.
Вот скажите, недолго думая: что важнее – жизнь многих или власть одного? Для того, кто жаждет власти, конечно же власть. Пусть на другой чаше весов сколько угодно жизней, их можно отнести к «разумным потерям»; в каждой военной кампании, например, есть графа предполагаемых потерь «от и до». Механизм работает безукоризненно, потому что идущий на войну думает о чем угодно и в последнюю очередь о смерти. Человек полагает, что смерть настигнет другого, но не его. И вдруг – почему я, не может быть, это какая-то ошибка!.. Поздно, ставки сделаны. Молодежь активна, она не знает, что такое смерть, потому что не успела узнать, что есть жизнь.
И что значит, скажите на милость, сразу после войны собирать митинги и массовые шествия, утраивая тем самым скорость распространения вируса и зная о высокой вероятности прибавления к погибшим на войне еще и погибших от вируса? Тоже, стало быть, разумные потери. «Ты за того или за этого?» – спрашивали друг друга потерпевшие крушение жители острова – за Ральфа или за Джека (персонажи «Повелителя мух»). Жители Еревана задавали друг другу тот же вопрос, только имена другие называли. Попутно призывали в свидетели остальной, так называемый цивилизованный мир, совершенно не представляя себе, что тот мир пребывает в иной реальности, в ином измерении. Научиться бы видеть себя глазами того мира – возможно, многое станет понятнее. К примеру, что судьбы островов решаются никак не внутри этих островов.
Не верю
Видя изнуряющую напряженность народа, ожидающего новых ударов судьбы, вспоминаю слова Виктора Гюго: «Постоянная настороженность свидетельствует о тайном желании подвергнуться нападению». Настороженность в одном и парадоксальное неверие в другом.
А что скажут философы?.. Дени Дидро утверждал, что неверие – первый шаг к философии. В этом смысле народ, который до последнего безоговорочно верил телевизору, стал вдруг философом. Парадоксальное воздействие того же телевизора. В начале эпидемии, если помните, с голубого экрана серьезные люди: чиновники, артисты, врачи – вещали о том, что вирус безобиден, как грипп, и даже менее опасен и смертей от него меньше, чем от гриппа. Реальность оказалась другой, и стало понятно, что лучше доверять глазам, ушам и чувствам, а не телевизору, Интернету или даже статистике. Мне, например, хватило того, что мои друзья плюс еще десяток знакомых один за другим ушли из жизни за последний год. Зачем слушать послушного начальству врача? Он не бог и даже не ангел, он скорее шаман. В моем многолюдном окружении переболело большинство, и болевшие утверждали, что на обычный грипп эта болезнь нисколько не похожа. Получается, зря по ящику народ успокаивали. Так ведь обычное дело: сначала успокаивают, потом, когда не скроешь факты и деваться некуда, с неохотой рассказывают о реальном положении вещей. Опять же что-то все равно утаивая, без этого никак. Так было и с радиацией, если помните. Имею в виду не только Чернобыль. Моя московская знакомая, физик-ядерщик, объездила все атомные станции на территории бывшего СССР, состояла в комиссии, вновь запустившей атомную станцию в Мецаморе под Ереваном. (Я об этом уже писал, но не мешает напоминать.) Так вот, пока станция бездействовала, жители близлежащих сел разобрали арматуру и трубы заброшенного сооружения и приспособили под свое садовое хозяйство. Не знаю, сколько людей впоследствии переболело и умерло, – такой статистики, естественно, нет, – но моя знакомая рассказывала, что члены комиссии ходили по дворам и слезно просили вернуть радиоактивные детали, объясняя, как это опасно для жизни. Думаете, сельчане безоговорочно поверили и возвращали? Ничего подобного. То, что нельзя ни увидеть, ни потрогать, не вызывает страха у простого человека, а значит, не может его убедить. Незамысловатый образчик Homo sapiens вообще явление любопытное и крайне недоверчивое. Хоть и утверждает, что любит родину, но сказанное родиной в глубине души подвергает сомнению. И часто заслуженно подвергает. Говорили же в мирные времена, до закрытия атомной станции, что она сверхнадежная. А после массовых безумств, после закрытия и вторичного открытия вдруг заявляют, что она стала надежнее. Стало быть, раньше не такая уж была надежная. Кому тут верить?.. Короче, хороший в год вторичного пуска станции выдался урожай помидоров и огурцов. А знакомая, рассказавшая мне эту историю, в конце девяностых лечилась от онкологии, ездила на процедуры в Германию. Вряд ли теперь жива…
Есть у людей одна занятная особенность. Коли убежден человек в чем-то одном, противоположное он категорически не приемлет. Две взаимоисключающие истины роботов, из фантастики известно, приводят к короткому замыканию: бедняга застывает, и из щелей начинает валить дым. У человека, представьте, то же самое: его начинает трясти, он зажимает уши, закрывает глаза, вопит, что не хочет вас слышать, видеть, что удалит из друзей, из знакомых, из жизни, и, если ваши аргументы продолжают поступать, начинает биться в конвульсиях, не исключено, что и дым повалит, благо щелей хватает. Лучше не общаться, отойти в сторонку.
Я с некоторых пор перестал спорить с людьми. Говорит человек, что СССР была райская страна, – киваю головой. Может, лично для него она и была райской, зачем оспаривать. Или скажет патриот, что турок (или кто другой) плох по определению, – пожимаю плечами: может, человек мало кого в жизни видел, может, с детства врезалось в память представление о плохих и хороших, о чудовищах и красавицах, богатырях и драконах, и по сей день уверен, бедолага, что мир делится на эти две категории: одна по одну сторону границы, другая – по другую.
В конце концов, каждый пляшет от своей биографии и от своей лелеемой печки. Ну вот, скажем, в Ереване принято считать, что соотечественники наши покидают страну исключительно из-за отсутствия рабочих мест. А ведь это даже не половина правды, а лишь четверть или того меньше. Во-первых, смотря о какой работе идет речь. Думаю, о предельно простой. Для тех образчиков Homo sapiens, о которых говорил чуть выше. Престижные, серьезные, интеллектуальные сферы на маленькой площадке давно схвачены и чужаков не подпустят. Да и не в работе и сытом желудке, честно говоря, дело. А то получается как-то примитивно: табун резвых коней с жеребятами оставляет родной хилый луг, дабы пастись на неродном, но сочном. Такого рода стенания слышу часто, мол, как не стыдно. Правда, табунов от этого меньше не становится. Одностороннее объяснение миграции как вынужденного поступка в поисках работы по сути популистское. То есть удобное для всех. Получается, достаточно решить один вопрос, и уезжать перестанут, и все будет замечательно. А ведь все не так. Куда деть депрессивную атмосферу в стране и висящую над головами, как дамоклов меч, угрозу войны? Отсутствие перспектив для детей, монотонность существования, одинаковость лиц, среди коих минимум интеллигентных, повторяемость тем и невозможность сменить заезженную пластинку.
Шизофреническую, ставшую хроникой тягу к митингам и шествиям, духовную и мировоззренческую скудость, вызванную закрытостью от мира, невозможностью настоящей творческой самореализации. Прибавьте к тому неистребимую нашу зависть, социальную и бытовую незащищенность… Этого достаточно? Могу еще. Иного нездорового человека доведут до инфаркта повторяющиеся и необъяснимые отключения электричества и воды то в одном районе города, то в другом. И воздух бы отключали, будь он подконтролен властям. Хотя и не всегда во властях дело, дело в общем и повсеместном пофигизме масс, в их половинчатом, приблизительном, полусонном существовании по принципу «сойдет и так». С этим надо что-то делать: менять мышление, оценочную шкалу, закостенелые традиции, эстетику, образование. Тут одним открытием рабочих мест и скромной прибавкой к пенсии не отделаешься.
Устал я, господа. И когда однажды, высунув голову в окно, увидел, как лайнер прочертил пушистую линию в синем ереванском небе, понял, что московские рейсы заработали. «Лететь, и немедленно!» – сказал себе. Пусть билеты на самолет стоят столько, сколько недвижимость в пригороде, – все равно лететь! Вакцинировался – и сломя голову в аэропорт. А перед отлетом поговорил по скайпу с московским приятелем-армянином. Он обрисовал многообещающую и оптимистичную картину – с ковидом все нормально, транспорт работает лучше прежнего, все службы города функционируют безукоризненно, народ на радостях гуляет, сам он вчера на улице у своего дома 500 рублей нашел, а на фронтоне их районной поликлиники красуется транспарант «Милости просим!»
Прилетел, вижу: и правда, гуляют без оглядки, радостно, без масок, как и в Ереване. И вакцинироваться боятся, несмотря на то, что объявлен новый штамм, носящий красивое название «Дельта». Чего боишься, спрашиваю давнюю подругу, вакцинируйся. Мало ли, отвечает, а вдруг чего случится, вдруг в этой жидкости что-то не то, и вообще, говорит, нет от вакцины пользы. А от ковида есть? Подожду, отвечает, может, пронесет. Вокруг гулянья, транспорт в часы пик битком набит, и как это – пронесет? Точно такое же отношение у ереванцев. Может, в похожем поведении изначальная советская удаль и фатализм заложены, может, именно так подвиги совершались, генетически передается – где наша не пропадала... Короче, разговор наш с подругой пошел по кругу. Тут меня осенило. Может, ты иностранной вакцины дожидаешься, спрашиваю. Потому как в доме у тебя все иностранное, включая шмотки, – все до самых, можно сказать, трусов, ни разу не отечественное, с какой радости, думаешь, наша вакцина должна оказаться лучше импортной?.. На самом деле все вакцины, возможно, одинаково полезны и одинаково бесполезны, однако вакцина по-любому безопаснее самого ковида.
В общем, каждый видит то, что хочет видеть. И обещанных приятелем пятисот рублей на улице не нашел, и транспаранта «милости просим» на нашей поликлинике не увидел, и автобусы работали с задержками, и цены в супермаркетах так подскочили, что сам то и дело подскакивал, глядя на ценники. До часу дня для пенсионеров объявлена пятипроцентная, а то и десятипроцентная скидка, так что бабушек и дедушек в супермаркетах в это время видимо-невидимо – сметают все. Когда первое время мысленно переводил рубли в драмы, пришел к выводу, что цены почти ереванские. Правильнее сказать, в Ереване цены, как оказывается, московские – чем не повод для гордости? Если, конечно, забыть о скромных, как девственницы, армянских пенсиях. Скажу больше, пакет услуг интернета в Ереване вдвое дороже, чем в российской столице. А вот фрукты, овощи и алкоголь в Ереване дешевле. Так что жуйте морковку, запивайте коньяком и заедайте абрикосом, пока сезон не закончился. Есть у Москвы издавна милое преимущество – выбор. Обилие мастеров, несметное количество интернет-магазинов: позвонил – привезли, установили, починили и по-божески взяли. В Ереване везде и во всем нужны знакомые. И не факт, что качество гарантировано.
В районных библиотеках при входе стоят полки, называются «Книга ищет хозяина». Тут часто выставляют издания, которые в библиотеке оказались лишними. И люди из дома приносят, сам приносил. Эти книги с полки забирают те, кому они нужны. Я, старый книжный червь, не раз брал с этих полок хорошую литературу. Которую в Ереване продают в «Букинисте» и на книжных развалах не за копейки.
Слово такое появилось в армянском обиходе, национальный лозунг, который после войны несколько поутих. «Духов». То есть «смело, без страха». В моем детстве это слово считалось блатным, хулиганским, означало «с наездом» – мои ровесники должны помнить таких ребят, их называли «духовиками». Слово пришло из тюремного обихода, привычного для нашей территории: когда новичок заходит в камеру с пропитанным потом матрацем под мышкой, на него первым делом наезжают уголовники, и в этой ситуации пришлому надо иметь не духовность (она как раз помешает), а «дух». На зоне были?.. Ну, или ваши родные?.. Дедушки, бабушки, дяди, тети, соседи, знакомые?.. Нет?..
Глазами клоунов
Расскажу под конец о своем хорошем друге, кинорежиссере Георгии Гаврилове. Познакомились мы в общежитии ВГИКа в 1982 году. Он учился на режиссера, я на сценариста. Он в ту пору выходил из депрессии после развода с Маргаритой Тереховой, и на свое счастье встретил в нашем общежитии итальянку, студентку режиссерского факультета Элеонору Вольпе, красавицу, дочь профессора из Рима и внучку итальянского графа, о котором она мне не без гордости рассказывала и обижалась, когда я называл его Доном Корлеоне. Ну так вот. Они поженились, и все годы их брака я постоянно был на очень близкой к ним орбите. Мы с Герой написали несколько сценариев и великое множество сценарных заявок (Книга Гиннесса не в курсе). Начинал он хорошо, был удостоен нескольких международных премий за свой дипломный документальный фильм о наркоманах, потом работали над «Глазами клоунов», потом времена резко изменились, и он, как и многие из его поколения, перешел на музыкальные клипы и телевизионные сериалы. Так легче было заработать, потому что вертящие задами мальчики и девочки с микрофонами вмиг стали символами отечественной культуры. Человек талантливый, со своим стилем, своей завораживающей эстетикой, он быстро стал знаменитым, но увы, не в художественном кино. Работал практически со всеми российскими звездами. Сериалов и документальных фильмов у него также набралось немало, но что такое сериалы… Мы с ним пытались протолкнуть то один проект, то другой, затем махнули (первым я махнул) рукой на надежды о большом кино. Какое-то время после развода с Элеонорой он метался между Америкой и Россией (я в те годы часто вселялся в его квартиру на Черняховского). Работал то за океаном, то тут (тут был более востребован), а в последние годы стал преподавать режиссуру студентам Института телевидения. В ноябре прошлого года в возрасте 60 лет подхватил ковид. Не хотел идти в больницу, пришлось. В больнице и скончался.
Его сестра Анна, принявшая меня в его квартире, сказала: «Гера лежал в больницах два раз в жизни: когда родился и когда умер». Это верно, крепкий был парень, к врачам обращаться не любил, сто раз от пола отжимался и подшучивал над моим увлечением лечебными заведениями. Скорую, говорил, нельзя вызывать даже для трупа.
Одну нашу с ним совместную работу я вспомнил, когда Аня достала из письменного стола кипу рукописей и протянула мне (не предполагал, что он их все эти годы хранил). Сценарий фильма «Глазами клоунов». Мы работали над ним на студии «ТРИТЭ» Никиты Михалкова, кажется, году в 87-м. То был совместный проект России и Америки (продюсер от Голливуда – знаменитый Эдвард Прессман). Любимый мною жанр притчи. О сообществе клоунов, которые странствуют по разным странам, от Италии и Франции до Америки, давая спектакли там и сям, и по ходу то один шут, то другой отстает от труппы, волею обстоятельств уходя в совсем не смешную жизнь. Примерно таков был и сюжет моей защищенной с отличием дипломной работы 84-го года на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Его на «Арменфильме» назвали «не армянским». Больные люди, что с них возьмешь.
Ну так вот, в проекте «Глазами клоунов» должна была играть группа Вячеслава Полунина. Мы по этому случаю ездили в Ленинград, и выяснилось: хорошие, скромные, интеллигентные ребята. Были договоренности с Михаилом Барышниковым, с Жераром Депардье, за время работы я подружился с прекрасным человеком Еленой Кореневой (она впоследствии сыграла в другом фильме Геры). Работа над сценарием была закончена и утверждена, Гера взял нам билеты в Рим, где должен был пройти выбор натуры, – и вдруг (классическая перипетия по законам драматургии) в один день сей многообещающий проект остановился. Не буду говорить о причинах, они за пределами творчества, и не знаю, насколько грандиозной оказалась бы реализация нашего двухсерийного замысла, но сама работа (все это время я жил в Москве то в гостинице, то у Геры дома) была и хорошей школой, и удовлетворение доставила. Тем более что за это время познакомился с массой достойных людей…
Последний раз Гера позвонил мне по скайпу ровно год назад. Придумай, говорит, срочно сказку, твой жанр. У него все было срочно. Я писал в то время повесть и ответил несколько раздраженно: много чего за эти годы напридумывали, все выстрелы в воздух, может, хватит? А он мне: придумывать – удовольствие, что мы еще умеем, как не придумывать и проживать чужие жизни?.. А и правда, согласился я. И через неделю придумал…
2021 г.
Руслан Сагабалян
