Владимир Захаров: Лермонтов в армянском Шуше

197 лет исполняется в этом году великому русскому поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Со школьных лет все мы знаем его стихотворения, посвященные Кавказу. Помним, что поэт не раз ссылался на Кавказ. Но вот, наверное, и все, что мы знаем о человеке, ставшем после Пушкина вторым поэтом России. Но знаем ли мы, где бывал Лермонтов на Кавказе? А когда я рассказывал в Армении, что поэт посетил в 1837 году Карабах, все высказывали удивление. Такого даже предположить не могли. А Лермонтов действительно побывал в Шуше, о чем он сам в конце 1837 года писал в письме к своему другу Святославу Раевскому, осужденному вместе с ним за «непозволительные стихи», написанные им на смерть любимого им Пушкина, и сосланному в Олонецкую губернию. Письмо это не дошло до наших дней. Его подлинник находился у троюродного брата Лермонтова, армянина по происхождению Акима Павловича Шан-Гирея. В 50-70-е годы он служил в Закавказье, в Нахичеване, затем занимал пост уездного начальника Шуши. Точно известно, что у него хранился огромный архив брата, из которого еще до революции было опубликовано немало неизвестных произведений Лермонтова, в том числе и писем. Следы этого архива надо искать в Армении, Грузии и Карабахе. Но трагедия 90-х годов прошлого века, к сожалению,безвозвратно уничтожила в Карабахе множество документов. И, тем не менее, надеяться на новые находки надо. Я предлагаю вам, дорогие читатели «Ноева Ковчега», небольшой рассказ о посещении Лермонтовым Шуши,основанный на документальных данных.
До недавних пор не существовало однозначной точки зрения – был ли М.Ю. Лермонтов в Шуше или не был? Поводом к этому послужило известное письмо Лермонтова, отправленное его другу С.А. Раевскому в конце 1837 года с Кавказа. В нем поэт перечисляет населенные пункты, где ему пришлось побывать. Лермонтов не указал ни одной даты, ни причин посещения этих мест. Письмо это давно вошло в хронику пребывания поэта на Кавказе во время его первой ссылки в 1837 году. Никто и никогда не подвергал его сомнению. Но вот незадача, письмо это стало объектом внимания некоторых любителей, которые хоть и не имеют специального исторического или литературоведческого образования, но стали считать себя «записными» лермонтоведами.

Проделанная мною работа по составлению большого труда, названного «Летопись жизни и творчества М.Ю. Лермонтова», позволила установить немало новых дат и фактов о пребывании великого русского поэта на Кавказе в 1837 г. Общеизвестно, что поэт был сослан в свою первую ссылку в Нижегородский драгунский полк за написание стихотворения, посвященного гибели Пушкина. Обратимся уже к кавказской хронологии первой ссылки поэта.

30 сентября – 1 октября. Лермонтов покинул Ольгинское укрепление и отправился в Ставрополь, откуда должен был выехать в Тифлис и затем в Карагач, где располагался Нижегородский драгунский полк. По пути в Тифлис Лермонтов задерживается в Ставрополе.

11 октября. Николай I, находясь в Тифлисе, отдал высочайший приказ по кавалерии о переводе «прапорщика Лермантова лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом». Приказ за отсутствием военного министра подписал генерал-адъютант Адлерберг.

18 октября. Генерал-адъютант А.Ф. Орлов оправил письмо А.Х. Бенкендорфу. В журнале исходящих бумаг вояжного отдела Главной Его Императорского Величества Квартиры на 1837 г. мне удалось найти следующий документ: «№ 217. Графу Бенкендорфу.

Отношением ко мне Вашего Сиятельства о поручике Нижегородского драгунского полка Лермантове, я имел счастие всеподданнейше докладывать Государю Императору, и Его Величество, приняв во внимание ходатайство ваше, всемилостивейше повелеть соизволил, перевесть Лермантова Л Г в Гродненский гусарский полк.

Поспешая сообщить Вашему Сиятельству о таковой Монаршей милости, имею честь присовокупить, что о переводе сем немедленно будет сделано со стороны генерал-адъют Адлерберга надлежащее распоряжение».

22 октября. Лермонтов уже в Ставрополе, в журнале исходящих бумаг штаба отмечено предписание от начальника штаба в Комиссию ставропольского комиссариатского депо «об отпуске прогонных денег Нижегородского драгунского полка прапорщику Лермантову от Пятигорска до Тамани и обратно до Ставрополя». Получив деньги в конце октября – начале ноября, Лермонтов направился в Нижегородский драгунский полк в Закавказье, в котором все еще продолжал числиться до 25 ноября.

Уже не раз писали, что Лермонтов мог отправиться в Кубу в связи с тем, что нижегородцы были отправлены в Кубинскую провинцию на подавление восстания, начавшегося в сентябре месяце. Оно было поднято Гаджи Мамедом, пособником Шамиля, 5 сентября 1837 г. Поводом к нему послужили «беспорядки», возникшие в некоторых магалах провинции, отказавшихся выделить 35 всадников для «укомплектования конно-мусульманского полка, в Варшаве находящегося». Вскоре к восставшим из Дагестана прибыл на подмогу большой отряд лезгин, которые осадили русский гарнизон в Кубе. Через доверенного лазутчика о происшедшем удалось сообщить русскому командованию.

Для их прекращения, «дабы бунтовство не перекинулось на соседние провинции», по приказу командующего Кавказским корпусом генерала Розена в Кубу срочно были отправлены войска для последующего «составления там особого действующего отряда» (что-то вроде сегодняшних наших «спецназов»). Так, из Темир-Хан-Шуры (ныне город Буйнакск в Дагестане) был вызван «отряд 19-й пехотной дивизии с орудиями артиллерии» генерал-майора Фези, а из Карагача – два эскадрона драгун под командованием генерала Севарсамидзе.

И тут самое время процитировать то знаменитое письмо, которое мы вспоминали в начале. Оно было послано из Тифлиса в Петрозаводск Святославу Раевскому. Приведем его полностью:

«Любезный друг Святослав!

Я полагаю, что либо мои два письма пропали на почте, либо твои ко мне не дошли, потому что с тех пор, как я здесь, я о тебе знаю только из писем бабушки.

Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если б не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение веселее Грузии.

С тех пор, как я выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…

Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только тогда, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь... Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два-три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке лезгин. Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь.

Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским.

Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в Новый полк, я совсем отвык от фронта, и серьезно думаю выйти в отставку.

Прощай, любезный друг, не позабудь меня, и верь всё-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал.

Вечно тебе преданный М. Лермонтов».

Комментируя это письмо, Ираклий Андроников отмечал:

«Но, покуда нижегородцы находились на марше, подоспели десять сотен ширванской милиции. 11 сентября осада Кубы была снята, и помощь нижегородцев не понадобилась. К 22-му числу они дошли только до Шемахи и были задержаны там на некоторое время «для наблюдения за Ширванской провинцией». И только после этого возвратились в свою штаб-квартиру, в Кахетию. Очевидно, Лермонтов получил в Тифлисе предписание явиться к своему полку в район Кубы, но нижегородцев там не нашел; они остановились в Шемахе. Тогда понятным становится, почему Лермонтов попал в Кубу и Шемаху, почему ночью, вместе с каким-то офицером в сопровождении одного лишь мирного черкеса, ехал из Кубы, почему им пришлось отстреливаться в ночной стычке от целого отряда лезгин».

А вот дальше Андроников писал, что, следуя из Шемахи в штаб-квартиру Нижегородского полка в Кахетии, Лермонтов должен был проехать через Нуху – другого пути из Шемахи в Карагач нет и не было. Между тем, в письме Лермонтова упомянута не Нуха, а Шуша, которая находится далеко от Кубы и от Шемахи – близ южных границ Закавказья. Казалось бы, спорить с Лермонтовым незачем, и тем не менее, Андроников усомнился в справедливости написания слова «Шуша».

Автограф этого письма, к большому сожалению, не сохранился, но можно совершенно точно датировать его написание второй половиной ноября – началом декабря 1837 года. Слова «меня перевели обратно в гвардию» свидетельствуют о том, что это письмо не могло быть написано раньше 11 октября 1837 года. Письмо это впервые было опубликовано в 1890 г. в 8-м номере журнала «Русское обозрение» в воспоминаниях троюродного брата поэта Акима Шан-Гирея. Но в первой публикации, вместо «в Шуше», было напечатано «в Шуме».

Эту неточность объясняют тем фактом, что в 1890 году Шан-Гирея в живых уже не было, прочесть корректуру он уже не мог, а те, кто готовил письмо к публикации, вполне могли прочесть букву «ш» как «м», тем более что в написании они слишком похожи. Однако город Шума в Закавказье отсутствует, это знал первый биограф Лермонтова Павел Александрович Висковатый. В следующем, 1891 году он выпустил в издании Рихтера пятитомное собрание сочинений поэта, куда включил и это письмо, но в его текст он внес корректуру: «Шуму» исправил на «Шушу».

В 2006 г. любитель-лермонтовед, известный своими псевдоизысканиями о дуэли Лермонтова, убеждающий публику, что против Лермонтова был организован царем заговор,

Д.А. Алексеев писал: «Письмо нельзя априори считать документальным и достоверным источником в точном значении этого слова, поскольку его автограф до нас не дошел, текст известен по воспоминаниям А.П. Шан-Гирея… Совершенно очевидно, что это неточный отчет о первой ссылке на Кавказ, а скорее поэтические фантазии, эскиз будущего странствования Печорина – российского Чайльд Гарольда».

Любителю, как говорится, все сходит с рук, но человек, пытающийся исправить всех предшествующих лермонтоведов, не может не знать, что подобный вывод априори ошибочен.

Во-первых, случаев, когда какой-либо документ не дошел до наших дней в подлиннике, а известен только в списке, в литературоведении и истории огромное количество.

Во-вторых, за последние 100 лет никто не пытался искать архив Акима Павловича Шан-Гирея.

В-третьих, сомнения в том, что в этом письме написана правда, а не представлен будущий план «Героя нашего времени», абсурдны. Может быть, Лермонтов и думал в ноябре 1837 года, что он вскорости что-то напишет о своих странствованиях по Кавказу, однако чтобы в этом письме, не говоря ни слова, подспудно составить план будущих передвижений Печорина, такое может появиться лишь в горячечном бреду.

В-четвертых, многие лермонтоведы уже давно пришли к выводу об автобиографичности творчества Лермонтова и находят подтверждение конкретным событиям в жизни поэта в его творчестве.

И, наконец, в-пятых, составляя комментарии к этому письму в первом академическом собрании сочинений поэта, вышедшем в 50-х годах ХХ века, комментаторы привели большое количество известных на тот период времени документальных свидетельств, подтверждающих документальность письма. Приведем их для сравнения из этого издания:

10 октября 1837 года под Тифлисом состоялся смотр четырем эскадронам Нижегородского драгунского полка. Николай I нашел полк в отличном порядке, и это косвенным образом повлияло на судьбу Лермонтова. 11 октября 1837 года в высочайшем приказе по кавалерии было объявлено о переводе «Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермантова лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом». Приказ был опубликован только 1 ноября 1837 года в «Русском инвалиде» (№ 273). До Карагача, штаб-квартиры Нижегородского драгунского полка, этот приказ дошел только в начале 20-х чисел ноября. 25 ноября Лермонтов был выключен из списков полка. Слова «я бы охотно остался здесь» подтверждают, что письмо послано из Грузии. Из Тифлиса Лермонтов выехал на север около 5–7 декабря.

Гродненский гвардейский гусарский полк стоял в то время под Новгородом в Селищенских казармах, в местности, где были размещены «военные поселения» гр. А.А. Аракчеева. Поэтому Лермонтов и говорит: «...вряд ли Поселение веселее Грузии».

«...изъездил Линию всю вдоль». Так называемая Кавказская линия, образуемая цепью укрепленных казачьих станиц, степных крепостей и казачьих постов, проходила от Каспийского моря по Тереку и затем по Кубани до Черного моря. Маршрут Лермонтова летом и осенью 1837 года до сих пор не может считаться твердо установленным.

«...в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии». По предположению, высказанному И.Л. Андрониковым, в Кубу Лермонтов попал в связи с кубинским восстанием, поднятым сторонниками Шамиля в сентябре 1837 года. Для ликвидации восстания из Кахетии (из местечка Карагач) были отправлены в Кубу два эскадрона Нижегородского драгунского полка. До Кубы «нижегородцы» не дошли – восстание было уже подавлено – и остановились в Шемахе, где, очевидно, и догнал их Лермонтов, следовавший к полку из Тифлиса. Как попал он в Шушу, которая находится ближе к южной границе Закавказья, неясно. Как указано выше, автограф письма до нас не дошел. Возможно, что А.П. Шан-Гирей, публикуя текст письма, ошибочно прочел «Шуша» вместо «Нуха», через которую Лермонтов не мог не проехать, следуя из Шемахи в Кахетию.

«...одетый по-черкесски». Черкеска с газырями на груди и бурка составляли походную форму нижегородских драгун. Так изобразил себя Лермонтов в 1837 году на известном акварельном автопортрете, дошедшем до нас в копии О. Кочетовой (подлинник был обнаружен Андрониковым в ФРГ. – В.З.).

«...я приехал в отряд слишком поздно». Лермонтов прибыл в укрепление Ольгинское на побережье Черного моря в последних числах сентября, а 29 сентября военные действия, по случаю приезда Николая I, были временно прекращены.

«Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные». В Грузии Лермонтов встречался с начальником штаба Отдельного кавказского корпуса В.Д. Вольховским (лицейским приятелем Пушкина, удаленным на Кавказ за связь с декабристами), подружился с поэтом-декабристом А.И. Одоевским и, по всем признакам, был знаком с представителями грузинского культурного общества – с поэтом А.Г. Чавчавадзе, его дочерью Н.А. Грибоедовой, а также с кругом их друзей и знакомых и с поэтом, драматургом и философом Мирзой Фатали Ахундовым.

«Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию». О кавказских рисунках и картинах Лермонтова одним из первых написал Н.П. Пахомов в своей великолепной книге «Живописное наследство Лермонтова».
«Начал учиться по-татарски, язык, который здесь необходим, как французский в Европе». Сравнение татарского языка с французским – общее место в литературе 20–30-х годов. Так, например, Нечаев в путевых записках, помещенных в «Московском телеграфе» (1826, т. 7, с. 35) писал: «...татарский или турецкий язык в таком же всеобщем употреблении между кавказскими племенами, в каком теперь французский язык в Европе». Ср. примечание Марлинского в рассказе «Красное покрывало»: «Татарский язык закавказского края мало отличен от турецкого, и с ним, как с французским в Европе, можно пройти из конца в конец всю Азию».

«...проситься в экспедицию в Хиву с Перовским». Хивинские походы состоялись в 1839–1840 годах под начальством командира отдельного Оренбургского корпуса, генерал-адъютанта, графа Василия Алексеевича

Перовского (1794–1857). Эти походы окончились полной неудачей.

«...я совсем отвык от фронта». Под «фронтом» Лермонтов разумеет строевую службу, которую кавказские войска не несли.

Я специально процитировал эти комментарии, написанные еще в 1957 году. Они свидетельствуют, что в приведенном письме поэта отсутствуют какие бы то ни было выдумки. Больше того, если мы будем сравнивать лермонтовские рукописи, то увидим, что написания букв «м» и «ш» настолько похожи одно на другое, что немудрено было первым публикаторам письма Лермонтова к Раевскому, оказавшегося в архиве А.П. Шан-Гирея, прочесть «Шума» вместо «Шуша». Точка зрения Ираклия Андроникова не может быть принята уже потому, что написания «Нуха» и «Шуша» слишком отличаются друг от друга.

Естественно, возникает вопрос, почему поэт оказался в Шуше? Прямого ответа на сегодняшний день пока не найдем.

Однако если посмотреть внимательно дорожную карту лермонтовского времени, то видно, что из Тифлиса в Кубу ехали через Елисаветполь, затем поворачивали на Шемаху. Да, можно было делать крюк и ехать через Нуху, но вряд ли так ехал Лермонтов. Возвращаясь обратно, поэт вполне мог из Елисаветполя повернуть на Шушу, поскольку там ему было необходимо оказаться по каким-то очень важным причинам, скорее всего по своим служебным делам, подчеркну: именно по служебным военным делам. Нет сомнения, что пребывание поэта в Шуше было весьма кратковременным, думается, от двух до трех дней.

И тут я хочу обратиться к историкам Нагорно-Карабахской Республики и Республики Армения с просьбой и предложением поискать в местных архивах (к сожалению, они не сохранились в Нагорном Карабахе, но имеются в Армении) сведения о том, какие воинские части находились в октябре – ноябре 1837 года в Шуше.

Если внимательно изучить карту, помещенную в дорожниках тех лет, то увидим все те географические названия, которые упомянуты Лермонтовым в его письме к Раевскому. А если восстановим хронологию событий тех месяцев, то увидим, что после Шуши Лермонтов отправился в Тифлис, где оказался в середине ноября. Там он познакомился с семьей А. Чавчавадзе, а через него с поэтом и драматургом Мирзой Фатали Ахундовым и армянином Хачатуром Абовяном.

Тогда же в Тифлисе Лермонтов записал восточное народное сказание (дастан) об «Ашике-Керибе». Его истоки имеются во многих фольклорных сказаниях народов Закавказья, в том числе и у армянского народа. С.К. Доронян проделал огромную работу по сверке вариантов сказания, существовавшего у грузин, азербайджанцев и армян, и убедительно доказал, что в основу лермонтовского «Ашика-Кериба» легло сказание, существующее именно в армянском фольклоре.

1 ноября. В «Русском инвалиде» был опубликован высочайший приказ, отданный 11 октября 1837 г. в Тифлисе, о переводе Лермонтова в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, а 25 ноября Лермонтов был исключен из списков Нижегородского драгунского полка в связи с переводом.

Около 10 декабря. Лермонтова, приехавшего по Военно-грузинской дороге во Владикавказ из Тифлиса, видел в заезжем доме В.В. Боборыкин: «М.Ю. Лермонтов, в военном сюртуке, и какой-то статский (оказалось – француз-путешественник) сидели за столом и рисовали, во все горло распевая: «A moi la vie, a moi la vie, a moi la liberte!»

(«Ко мне, жизнь, ко мне, жизнь, ко мне, свобода!»).

14 декабря. Запись в дневнике поручика Н.В. Симановского: «14 декабря 1837 г. В Прохладной встретил я Лермонтова, едущего в С.-Петербург». Это последнее документальное свидетельство пребывания Лермонтова на Кавказе в 1837 году.

Итак, нет никаких сомнений, что Лермонтов в первой половине ноября 1837 года был в Шуше. Да, недостаток документов, которые необходимо искать, не дает нам дополнительных сведений о том, зачем он оказался в Карабахе. Но я еще и еще раз повторю – надо искать в архивах косвенные документальные свидетельства о том, какие воинские части находились в это время в Шуше и близлежащем районе. Тогда все станет на свои места.

* * *

И в заключение еще несколько слов хотел сказать о том, как родственник Лермонтова – его троюродный брат Аким Павлович Шан-Гирей (его матерью была Мария Акимовна Хастатова – дочь родной сестры бабушки поэта) принял участие в жизни Шуши. В 1870 г.

Он стал уездным начальником Шуши. И по его проекту в 1871 году начала строиться дорога-серпантин от Шуши до деревни Хан-Кенды – современного Степанакерта. Та самая, без которой невозможно представить себе другой путь до столицы Нагорно-Карабахской Республики. Но об этом специальный рассказ.

В.А. Захаров, директор Института политических и социальных исследований Черноморско-Каспийского региона
Источник: газета "Ноев Ковчег"