Памяти Армена Джигарханяна

Редкий случай, когда не знаешь, кому адресовать соболезнования. Слишком сложно все было в частной жизни Джигарханяна последние годы.

Соболезную всем нам. Мы теряем последних. Еще недавно говорили «по пальцам пересчитать», а сейчас и пальцев явный излишек.

Моя любимая подруга Катя Мечетина гениально сказала сегодня: «Такая череда уходов, что больше похоже на призыв»... А когда здесь-то, на земле, ожидать свежего призыва?

Соболезную обществу, чьи медиа нуждаются в окрике сверху, чтобы прекратить обсасывание постельных подробностей из жизни больного старого человека. Народного артиста СССР. Человека, доставившего каждому из нас столько радостных минут.

Да, кто не видел Джигарханяна на сцене, считай, не видел его вообще, и нас, счастливцев, заставших Театр Маяковского в годы если не расцвета, так «Заката», не слишком много, но народ Армена любил. В иные поры даже обожал. Голос его узнавал с первого обаятельного хрипа. Как удалось эту чистую, терпкую, ароматную субстанцию перегнать на тошнотворную сивуху ток-шоу? Бедные мы, несчастные. Соболезную нам, соболезную...

Представляю, какие цистерны крокодиловых слез сейчас заготовлены за телевизионными кулисами, с каким сладострастием под личиной скорби в ближайшие часы начнется очередное перемывание мертвых уже костей. Теперь, вроде как, можно. Хороним. Три дудука поломаем. Много очень маленьких людей придет пиариться на «прощании» с одним очень масштабным. Глыбой фактически. Джигарханян не был ни простым, ни безупречным, но его масштаб завораживал. Знаю, о чем говорю: мы дружили, страшно, сказать, около тридцати лет. Со счастливого дня, когда студентка ГИТИСа пришла к Армену Борисовичу на интервью, а он незадолго до того трагически потерял дочку, тоже Лену, и как-то получилось, что за первым газетным материалом последовало еще множество, и события нашей жизни проистекали друг у друга на глазах, и были гастрольные поездки с его театром, и Армения, которую мне впервые показал именно он...

Когда, собираясь замуж, я знакомила Джигарханяна со своим избранником, Армен Борисович доверительно пошутил: «Знаешь, я ведь сам все собирался на ней жениться...», и с удовлетворением улыбался в седые усы от того, что избранника зовут Хачатур...
Годы назад мне доводилось видеть, как любят своего Армена на родине, его можно было выводить из гостиницы только под паранджой. Увы, эта любовь постепенно иссякала вместе с пониманием России. Потому что Джигарханян был подлинно русским актером. Великим русским актером. Мирового уровня. Говорил: «Кто сейчас есть из настоящих? Де Ниро и я...» Доля шутки тут была минимальной. Он знал себе цену, любил себя – ласково в третьем лице называл «Джигочкой», жил, как считал нужным, не боялся совершать ошибки. Выигрывал сам и проигрывал сам.

Надо быть мужиком, чтобы увести женщину у собственного худрука, перебраться из Еревана в Москву, стать здесь кумиром, несмотря на акцент и труднопроизносимую фамилию (ее советовали поменять, Армен отказался), вдруг порвать с Гончаровым, создать из своих студентов театр, несколько раз перетасовать труппу, влюбляться в людей и ссориться с ними насмерть... Как Колобок: от Гончарова ушел, от Захарова ушел, от семьи оторвался, в Армению ездить перестал (хотя пропитан ее культурой был насквозь), Россию поругивал, однако неизменно возвращался... Разумеется, в конце пути нашлась Лиса, которая слопала... А все-таки поразительно яркая жизнь. Вы, нынешние, ну-тка.

Однажды он мне сказал: «Ты не бойся – я пока умирать не собираюсь. Когда соберусь, я тебя заранее предупрежу. Позвоню и скажу: «Елена, я умираю»...

Не позвонил. Впервые обманул вот так, по-крупному.

Мы сделали столько совместных интервью, что из них можно составить сборник. В последние годы все чаще спорили: о России и Америке, о вере и неверии. До обид спорили. Но второго такого равноинтересного собеседника у меня не было за всю жизнь. И не будет, это очевидно. Талант – полдела. Талант плюс личность – вот формула на века.

Доброй дороги, Армен Борисович. Достойных собеседников там, куда лежит путь. Простите нас за все.

– Я выходил на сцену ради своего удовольствия. Любил женщин. Дочь любил. Кота своего. Я тебе рассказывал, как я ехал ночью за рулем, заснул...
– И вам приснился Фил, который прыгнул вам на грудь.
– Да. Просыпаюсь – оказывается, я на большой скорости еду по встречной полосе.
– И после этого вы не верите в Бога?
– При чем бог? Меня Фил спас. Он мой бог.
– Как можно любить творение больше, чем Творца?
– А кто творец? Я не знаю. Ты мне не ответишь никогда на этот вопрос: кто сотворил кошку? Кошка родилась от другой кошки. А что было в начале, мы с тобой не узнаем…

– Я никогда много не пил. Пятьдесят граммов, и мне становится хорошо. А если чувствую, что теряю над собой контроль, — это уже плохо. «Джигочка, давай пойдем домой», — говорю я сам себе. Десять лет, как бросил курить. Такой вот грустный человек — все бросил... Я еще хочу получать удовольствие от жизни. От спектакля, от застолья, от танцы-шманцы-прижиманцы... Больше всего боюсь — когда человек в определенном возрасте, в определенном физическом состоянии начинает делать что-то нарочно.

– Не представляю, чем Вас можно удивить — все тысячу раз видано-перевидано.
– Нет, все равно интересно. Например, «Братья Карамазовы»...
– В МХТ?
– В МХТ... Я очень люблю смотреть КВН, потому что думаю: до какого еще идиотизма можно дойти? Это то же самое... Я впервые ушел, не дождавшись финала! Мне показалось, что это уже не просто издевательство, — сейчас они начнут свои ночные горшки выливать мне на голову. Очень страшно... Особенно страшно, потому что взяли такую гениальную литературу.

– Вы сказали об этом Табакову?
– Нет. И не стал бы. Но раз возникла возможность, я об этом говорю. Я не реакционер, ты знаешь, но, на мой взгляд, это очень вредно. Так нельзя. Нам достался Достоевский, чтобы мы время от времени задумывались.

– Есть актеры, которые возбуждают публику. Если это теряется, дальше идет умиление или хуже того – снисхождение. Я как зарезанный три часа орал в "Нероне". И вот таким огурчиком со сцены выходил. Мне не надо, чтобы меня жалели. Я придумал такую формулу. Не только придумал – я ее прожил. Если карта легла, а у меня легла карта безусловно, то актерский век – тридцать пять тире шестьдесят. При крепком здоровье, при всех плюсах. В шестьдесят надо уходить.

– Для меня орден-шморден мало значит. Но вот я иду по улице, мне навстречу - тяжелое лицо. Как говорил Довлатов, лицо с признаками вечной мерзлоты. Видит меня – и улыбается. Это самая высокая награда. Значит, что-то во мне есть. Так же чиновники улыбаются. Правда, в тех редких случаях, когда я хочу этим воспользоваться, они сразу перестают улыбаться...
– Любить — это очень трудно. Например, я был счастлив, когда позвонили из Еревана мои друзья и сказали, что турки и армяне пытаются наладить взаимоотношения. Турция рядом. Не надо из Уренгоя возить газ, вот, рядом есть.
– Но бывают обиды, которые никаким газом не окупаются.
– Надо забыть.
– Ради газа?
– Ради того, чтобы дальше жить. Потому что с обидой в сердце жить нельзя. Обязательно ты попытаешься в мой суп написать, а я в твой борщ — накакать.
– А как же историческая память?
– Мы пойдем на могилы, посидим, поплачем. Но дальше нам надо жить вместе. Другого выхода нет.

Елена Ямпольская